main texts photos links books

Н.Цырлин 5 октября 1979 года

Теперь, вы наверное, знаете, возникла мода - ходить с дурацкими чемоданчиками-дипломатинками. Колькина мать чуть было не купила ему такую, но что-то мистическое в последний момент остановило ее. Купила все-таки сумочку. Надо сказать, что Колька всеми силами души презирает ходящих с дипломатинками пижонов. Видели бы вы, как грустно усмехается он, с каким чувством собственного превосходства морщится он, глядя на них! Ведь, помимо всего прочего, неудобно. Смех один, например, поглядеть, как какой-нибудь бедняга роется в своей дипломатинке в поисках проездного, когда в автобус входит контролер. Одной рукой роется, другой - держит крышку; ногу, точно петух, задрал - коленкой поддерживает сундук свой идиотский. Автобус качается, этот опирается на кого-нибудь задом, тот - недовольствует. В цирке за такое деньги берут.

Напротив, невозможно перечислить все радости и удобства, доставляемые сумочкой, подобной Колькиной, своему счастливому обладателю. Поскольку висит она на плече, тяжести ее содержимого почти совершенно не чувствуется. И в автобус влазить удобнее. И - перчаток не требуется вплоть до самых лютых морозов; владелец сумочки имеет возможность греть свои руки в карманах.

Но если бы дело было только в перчатках! Нет, гораздо глубже и идейнее Колькино презрение к дипломатинкам, которые представляют собой символ тупого конформизма "как все", а также являются эмблемой безоговорочной покорности властному, подавляющему все прочие человеческие помыслы хамелеонскому стремлению к среднестатистическим показателям. "Как все" - надо же... Вот в институте у Кольки студенты иногда даже путают свои дипломатинки: почти все одинаковые себе приобрели...

Стандартно и содержимое дипломатинок. В ней неизбежно должны находиться обязательно должны находиться обязательные атрибуты современного респектабельного молодого человека, например, иностранная пачка, наполненная советскими сигаретами или же корпус от заграничной ручки, в который вставлен отечественный стержень, обернутый бумажкой, чтоб не вываливался. Какая-нибудь ширпотребная макулатурная книжка, Дюма, к примеру (к Дюме эти пижоны почему-то испытывают особую склонность) или же некий детектив про шпионов. Машинописные эпиграммы известного артиста Гафта на разных других артистов и режиссеров. Кроме того, в дипломатинке зачастую находится успешно, непременно успешно продвигающийся диплом, а то и диссертация, и как приложение к ней - надежды на блестящую карьеру, на карьеру, своим холодным хромированным блеском напоминающую замочки на этой самой дипломатинке. Кажется даже, что она, дипломатинка, вовсе не чемоданчик, а терпеливо вынашиваемый эмбрион будущей "Волги", издевательски, точно солнце в мороз, слепящей глаза пешеходов черным лаком и хромом.

Сумочка же Колькина, чего и говорить, одним своим видом выражает непримиримое, антагонистическое противоречие подобным настроениям! Вдохновенна лежащая на ней печать веселого пренебрежения общеупотребительными нормами и ярок нимб неконформизма, сияющий над головой ее владельца. Окружена сумочка ореолом насмешки над материальными благами жизни, а также ореолом неподотчетной свободы и вольности!

В сумочке могут храниться - недописанные - не диссертации - гениальные художественные романы, мятые обрывки бумаги со стихами хрустального сладкозвучия, а также, точно в золотой оправе бриллиант - затертый, зачитанный Эренбург либо Булгаков.

...Романы, конечно, романами, но поглядите, как туго оттопыриватся один из кармашков сумочкию Он отведен Колькой под хранение рукописей своих гениальных стишков и рассказцев. Так что Колькино презрение к фраерам с дипломатинками поставлено на прочную духовную основу. Разве ж эти пижончики станут сочинять стихи? Я уж не говорю о рассказцах.

Да! Подлинный перл создания, вдохновенно впитавший в себя все счастье жизни, являет собой Колькина сумочка. Я едва не завыл от зависти, когда ее увидел.

Деньрожденье у Кольки в середине лета, так что прошло целых полтора месяца, прежде, чем он взял сумочку, повесил на плечо и отправился в свой институт. Сильным преувеличением, однако, было бы утверждать, что Колька с нетерпением ожидал этот благословенный день. Каждому ясно, что тоску, повергающую в мизантропию тоску учебного времени, когда человек вынужден подниматься рано утром вялым и дохлым, переться через полгорода в набитом автобусе, а после сидеть, клюя с недосыпу носом, на занятиях (счастье еще, если до часу, а то все больше до трех или даже до пяти) - такую тоску не развеет никакая сумочка.

...Уже почти целую неделю Колька ходил в институт со своим символом передовых взглядов, со знаком отличия независимого духа - с новой сумочкой из мешковины. И на улицах, и в автобусе, и в институте смотрел Колька - и ни у кого не видел столь замечательной сумочки; замечал разве что жалкие, без замочков и кармашков клеенчатые пародии на нее. А уж на дипломатинки нагляделся до тошноты. Ладно бы уж хлыщи, боящиеся уронить себя в глазах своего хлыщевского окружения, нет, даже солидные, в летах, граждане, тоже гордо поблескивали замочками дипломатинок. Да, широко распространилось это поветрие. Что же - на его гнетущем фоне еще ярче обнажаются все прелести, удобства, а также богатства идейного и духовного содержания Колькиной сумочки.

И вот, примерно через неделю после начала занятий произошел тот роковой случай, о котором я хочу рассказать. Нехорошие предзнаменования появились еще утром. В автобус, где ехал Колька, сел контролер. Колька вытащил из кармашка сумочки свой проездной, предъявил его и уставился, заранее усмехаясь, на стоящего рядом хлюста с неизбежной дипломатинкой - сейчас коленку задирать начнет!  А то еще бывает - выпустит из рук крышку- и из распавшейся  дипломатинки на всеобщее обозрение посыпятся находящиеся в ней предметы - вот смеху-то! Но, наплевав на Колькины ожидания, хлюст не полез в дипломатинку; проездной, оправленный в оргстекло, он вытащил из кармана. Пришлось Кольке убирать с лица неиспользованную и стыдную - вроде жратвы для непришедших гостей - улыбку. Этот незначительный эпизод сразу испортил Кольке настроение и породил в его душе всевозможные неприятные предчувствия.

Колька приехал в институт, отсидел две пары лекций, затем высидел еще пол-пары и тут, на перерыве, к нему подошел его дружок - не дружок, так, знакомый, по прозвищу Шурка Чахлый. Подсел к Кольке, двумя пальцами, как дохлую кошку, пощупал сумочку.

- И не жалко тебе двадцати пяти рублей? (Даже цену, стервец, знает!)

Колька оттолкнул поганую немытую лапу Чахлого, гордо и смущенно ответил что нет, ни фига не жалко; за такую сумочку даже сотни не жалко, не то что за дипломатинку Чахлого.

- Выклянчил у мамаши какую-то дамскую сумочку - и рад.

- Какую, к черту, дамскую?

- А то чего - нет, что ли? Будто сам не видишь? Ридикюль какой-то.

Колька поглядел на сумочку, ничего такого не заметил, поглядел на Чахлого - он продолжал скалиться. Ну и выдумает же, дурак! И вовсе никакая она не дамская. Его, Чахлого, позабыли спросить. И пусть ее дамская, не пропадать же теперь деньгам. Вот когда эта сумочка совсем порвется, тода, так уж и быть, он посоветуется с Чахлым.

Чахлый даже не улыбнулся. Отошел. Тем более уже звонок.

Пересидев последнюю лекцию, Колька поехал домой. Ехал он в метро. Напротив Кольки сидели две девушки. Одна дико волосатая, под Пугачиху, другая же, наоборот, совсем стриженая, просаленные волосы короче даже, чем у Кольки.. (А у Кольки, надо вам сказать "военная подготовка" в институте и майорище у них в отношение волос настоящий зверь.) Стриженая что-то говорила в ухо волосатой, которая хихикала и трясла, точно кобыла, балдой; ее волосы лезли в морду стриженой. При этом обе время от времени поглядывали на Кольку, после чего обе (так, во всяком случае, он рассказывал) обе весело лыбились.

Верно, они рассказывали друг дружке анекдоты, или же в них просто застоялась кровь, отчего они не пропускали ни одного сколько-нибудь молодого человека, не сделав ему глазок. Однако Колька сразу же вспомнил о недавнем разговоре с Чахлым. Стервы, над сумочкой его смеются! Сначала Колька еще пробовал успокаивать себя. Чего такое? Какая такая сумочка? Он, Колька, никому не дает советов относительно сумочек, одежды и прочего внешнего вида, а потому попросит других также избавить его от подобных замечаний. Не знают, что ли, общеизвестной цитаты про соус на скатерти? Хоть он юбку наденет и будет ходить - все равно. Его дело. В законе не написано. Но вскоре подобные гиперболы окончательно выбили Кольку из колеи душевного равновесия. К примеру, если он в юбке пойдет, ведь, наверное, граждане остерегутся делать ему замечания; даже оборачиваться на него лишний раз побоятся. Может, он психический: убьет - и ничего ему не будет. И сейчас, небось, хоть и делают пассажиры равнодушные морды, но, как только отвернется от них Колька - небось начинают хихикать и шептаться. Как эти две дуры. Колька поскорее прикрыл свою неприличную сумочку локтями, поглядел на пассажиров и - точно! - то один уставится на сумочку и, встретив Колькин взгляд, с деланным равнодушием отвернется, то другой. Раньше Колька обрадовался бы подобному факту - завидуют, черти! - но теперь он принялся еще усерднее закрывать сумочку. Но разве закроешь? Прямо как на сцене сидишь. К тому же, пассажиры, очевидно, заметив Колькино беспокойство, стали гораздо чаще и внимательнее поглядывать на него, а волосатая и стриженая - еще веселее ухмыляться и вдобавок препохабно покачивать Кольке омерзительными толстыми ляжками.

Наконец-то Колькина остановка! Он выскочил из вагона и побежал, прошмыгивая между пассажирами, побежал, чуя спиной удивленное зияние пассажирских ртов. Поглядите-ка, поглядите - бежит растрепанный молодой человек и - - с дамской сумочкой! Куси, куси его! Ух, догоним, поймаем! Сумочка, бывшая ранее совершенно невесомой, теперь оттягивала Кольке плечо нестерпимым позором и стыдом.

Дома был скандал - Колька орал на мать, отчего она ему купила такую дрянь, сперва с ним надо было посоветоваться! И вообще - кто только выдумал эту дурь, подарки на деньрожденье; лучше бы мать дала ему просто деньгами. В сущности, не столько на мать орал Колька, сколько на Чахлого, на двух дурочек с идиотскими прическами, на злорадно переглядывающихся пассажиров. Поорав и несколько успокоив нервы, Колька принялся выпрашивать у матери - угадайте, чего? - лопнете, а не угадаете! Дипломатинку! Именно дипломатинку, на обладателей которых еще сегодня утром он смотрел как на людей если и не второго сорта, то, во всяком случае, как на не имеющих Знака качества. Почему именно дипломатинку? Почему не какой-нибудь стилистически нейтральный портфельчик? Свойственно, наверное, человеку метаться от одной крайности к другой, противоположной, как грешнику в аду, из котла в лед. А может быть (это, конечно, мое субъективное мнение) все равно было Кольке, чем публику поражать - высокомерным ли презрением к "хорошему тону" или же пунктуальным исполнением всех его предписаний.

На следующий день Колька ходил в институт не с сумочкой, но с рваным пакетом с заграничной выставки.

Еще через день Колька вышел на улицу со своей новой дипломатинкой. Купила ему мать самую что ни на есть пижонскую - черную, с металлическим ободком и с замочками, от которых было больно зрению.

В груди у Кольки кипела черная, как гудрон, как, в конце концов эта чертова дипломатинка, злоба. Столь замечательная сумочка была - и вдруг неприлично. Дамская. И вынужден теперь Колька ходить с этой идиотской дипломатинкой. С дипломатинкой, точно все эти презираемые Колькой фраера. Так был дик и злобен его взгляд и так решительно вышагивал он по тротуару, что некоторые прохожие испуганно уступали ему дорогу. В страшной ненависти Колька тряс и дергал свою дипломатинку, отчего внутри нее что-то, погрохивая, перекатывалось, а новая ручка дипломатинки грустно поскрипывала.

Сволочи люди, ой сволочи! Единственная, можно сказать, была радость в Колькиной жизни, единственное озарение наступивших долгих учебных месяцев, столь же серо-фиолетовых и скучных, как и сопутствующее им осеннее небо. И - нате-здрасте. Оказывается - дамская это сумочка, нельзя Кольке с ней ходить. Что ж, граждане прохожие, радуйтесь! Одобряйте! Глядите какая теперь у Кольки дипломатинка - идеально соответствует вашим среднеарифметическим вкусам. А Колька что, Колька потерпит. Так уж, верно, жизнь сделана: не выносит, она, проклятая, когда человеку чересчур хорошо; поманит, посверкает - и сразу спешит восстановить утраченное равновесие. К чему так злиться? И покидала Колькино лицо маска злобы, и больше ничего не выражал его взгляд, кроме бесконечной грусти и жалости к людям. Подумаешь, какая белокурая берия нашлась: из-за паршивой сумочки готов покусать всех прохожих. Казалось - начнет сейчас Колька обнимать и целовать не только прохожих, но и заплеванный, закиданный окурками асфальт. Жалко Кольке людей. Бегают, суетятся. К тому же - напридумывали себе дикарских табу, дурацких приличей и условностей; сами, наверное, страдают от них - - и Кольку тоже заставляют страдать! И тогда снова ударяла Кольке в голову удушливая волна злобы, кипящей, пузырящейся от жара души гудронной злобы; волна, сопровождаемая сверканием пронзающего, как сабля, взгляда отрекшегося Наполеона, а также погрохиванием и скрипом дипломатинки.

А тут еще дали о себе знать старые, совершенно неуместные теперь рефлексы. С заученным презрением уставился Колька на встречного молоденького фраерка с плоской, как фанерка, дипломатинкой (мизинчик оттопырил - придерживает) и в клетчатом., расстегнутом несмотря на мокрый осенний вечер, пиджачишке. Но тут же опомнился - не только возможности нежить руки в теплых карманах лишился Колька вместе со своей замечательной сумочкой, но отнято у него даже право на презрение к этому плюгавенькому хлыщику. И еще решительнее зашагал Колька по улице, и еще злее и безысходнее стал его вдохновенный взгляд.

Между прочим, сумочку Колька отдал мне. Только не думайте, что я с жадностью, будто волк, набросился на эту легкую добычу, воспользовавшись минутной Колькиной слабостью. Напротив, как я только не вразумлял его! Исчерпав все мыслимые аргументы, я согласился: наверное, и впрямь дамская, вполне возможно, что дамская. Так что же? Девяносто девять прохожих вообще не обратят внимания не то что на сумочку - даже на самого Кольку, а сотый, если даже и заметит какое-то несоответствие, то решит: верно, так полагается теперь, верно, "все" теперь такие носят. Неужели из-за этого сотого тратить себе нервы? Почему человек должен огорчаться и терпеть убытки из за разных глупых, не им выдуманных приличий. И вообще - что значит "неприлично"? Раз Бога нет - все прилично, даже самая дамская сумочка! Что значит нельзя? Кто ему запрещал? Разве что этот самый Чахлый тогда нелестно отозвался... Тоже мне - законодатель приличий. Да и весьма неправомерно его равнодушную ухмылочку считать запрещением. Ладно. Допустим даже, что Колькина сумочка повернет прохожих в удивление и эпатаж. Так что же с того?! Даже наоборот - здорово!! Молодой, талантливый поэт идет в своем терновом венце сквозь гогочущую и показывающую пальцами толпу, не замечая ни выпученных в изумлении моргалок, ни насмешливого оскала заплывших мещанским жиром рож! Даже о желтой футуристической кофте Маяковского вспомнил - и то не помогло. Отмахивался, точно от дурачка какого. И тогда я выложил последний аргумент: если не хочешь носить сам, так дай мне, я ее пока (заметьте "пока") поношу. Не на жадность Колькину я рассчитывал, нет, думал, что он решит: "Ему можно, а мне что? Чем я хуже?" Прецедент ему хотел обеспечить... Но даже такой бронебойный довод не сокрушил Колькиного заблуждения; он только тоскливо усмехнулся: "Ну что уж, бери..." Даже простая человеческая жадность в нем не проснулась. Прямо как уже неживой. Но - я все равно взял. Не пропадать же, сами посудите, добру. Как только Колька образумится - я ему моментально назад отдам!

И - вот уже почти месяц я благополучно хожу с этой сумочкой. И удобно, и, само собой - вольность неподотчетная. И вовсе никакая она не дамская. Никто мне ничего такого не говорил. А хоть бы и сказал! Я и сам, уважаемые граждане, неплохой оратор. Да я бы, честное слово, даже обрадовался, если бы мне кто-нибудь что-нибудь сказал. Ну а кто, сами подумайте, скажет, кому какое дело....

8 сентября - 5 октября 1979 г.