main texts photos links books |
Но в то время Кольке пришлось сдавать зачеты, так что было не до прогулок. Не то чтобы времени не хватало - Колька, небось, не лошадь, - заниматься так, чтобы даже погулять было некогда на свежем воздухе. Да если бы Колька так занимался, он давно был бы академиком - ничуть не меньше. Просто настроение не то. Гуляешь, а в голове у тебя посторонние мысли о несданных еще зачетах. Никакого удовольствия. Тем более, что и зачеты тогда ставили без особого энтузиазма - со второго, а то и с третьего захода.
Как и обычно, скоро у Кольки возникло на нервной почве регулярно, каждую сессию, появляющиеся симптомы: пропал аппетит и кишечник разгулялся самым безбожным образом. Но - в течении недели Кольке как-то незаметно выставили почти все зачеты, даже английский. Остался только один зачет, самый страшный - теоретическая механика. Просто больно было смотреть, что делалось с Колькой! Накануне зачета он весь день совершенно ничего не ел (туалет, однако, посещал чуть ли не ежечасно), то лежал на кушетке, то топтался туда-сюда по квартире, натыкаясь на косяки и опрокидывая стулья. Учебников даже в руки не брал: всего все равно не выучишь. А кроме того, на зачете учебниками пользоваться можно, умеючи, разумеется. Так, чтобы не особенно нагло это афишировать.
К вечеру Колька даже ходить уже не мог - валялся на кушетке, глядел в потолок и потел липким потом. Спать он лег рано, но долго вертелся, а утром, часа в четыре, уже проснулся, размышляя о предстоящем зачете. У него даже пошла из носа кровь и он лежал на спине, зажимая нос пальцами и глотая кровь, стекающую в горло.
Часов в девять Колька, наконец, поднялся, взял самый вместительный портфель, поклал туда побольше разных учебников и справочников, выпил - даже без хлеба - огромную кружку кофе - и пошел.
До автобуса он еле допер на своих подкашивающихся ногах, плюхнулся, как мешок с дерьмом (Колькино собственное выражение) на сиденье в заднем конце автобуса и прислонился плечом к стене. Голова Колькина бессильно болталась и стукалась о стекло автобусного окна. Через несколько остановок в автобус вошел молодой человек лет двадцати пяти; абсолютно голый. Он вошел с передней площадки, вытащил из кожаного кошелька, висевшего на ремешке у него на груди, пятачок, опустил в кассу и оторвал билетик. Когда голый повернулся к кассе, Колька заметил, что его задница, место, которое у обычных голых, например в бане, белое - у этого голого покрыто загаром того же цвета, что и все его тело. Наверное, он так и загорал, совсем голым, подумал Колька. То есть, так он размышлял лишь впоследствии, а в тот момент Кольке было уже не до умозаключений, потому что голый, оторвав билетик, спокойно прошел через весь автобус, приблизился к Кольке и сел рядом с ним. (Возле Кольки было пустое место.) Кулька - ну а, в самом деле, что надо было делать Кольке? Сначала, конечно, несколько испугался, но после взял, как говорится, себя в руки, остался сидеть спокойно. Голый пока не обращал на Кольку внимания и, похоже, не собирался причинять ему ничего плохого. А действительно, что надо было делать Кольке? Встать и отойти нельзя: голый, сев рядом, отрезал Кольку от прохода. Полагалось сперва спросить его "Сейчас сходите?", а Колька и одетых-то не любит лишний раз беспокоить. Без спросу, что ли, вылезти? Не обезьяна же он - через пассажиров карабкаться. И завопить тоже как-то неудобно: бьют его, что ли, или грабят? Так что Колька продолжал сидеть как будто ничего не замечая, даже достал из портфеля учебник и принялся его листать. Но, конечно, украдкой поглядывает на голого. Совсем голый, даже без трусов. Спокойно, даже с некоторой скукой глядит мимо Кольки в окошко.
Интересно, что довольно долгое время никакого особого беспокойства среди пассажиров не было заметно. Пассажиры, также не зная, что в подобных случаях полагается делать, из деликатности или же из осторожности оставались наблюдателями.
Прошла, наверное, целая минута и только тогда одна из пассажирок, сидевшая через проход от Кольки, ранее глядевшая в окно и ничего не замечавшая, обернулась и, увидев почти рядом с собой голого, придушенно взвизгнула. Моментально, точно по команде, какой-то пассажир в другом конце автобуса вскочил и заторопился к голому. Подошел - стоит, пялится и облизывает губы. Голова даже у него дергается. Довольно пожилой лысеющий толстячок с узкими прямыми губами. Взгляд прокурорский. Штаны - как мешок на нем. Такая жара, а он в пиджаке. На дряблом кулаке, как заметил Колька, крупными бледными буквами выколото слово "Клава". Голый поглядел на пассажира, оберегаясь от его слишком близкого дыхания и спросил его со всей мыслимой вежливостью:
- А? Вы мне, я вижу, что-то хотите сказать?
Этот "Клава" (буду называть его "Клавой" - надо же его как-нибудь именовать) под взглядом голого сильно вздрогнул, а после вроде как даже собрался послать все это дело на фиг и сесть обратно на свое место. Даже уже повернулся, но потом пересилил себя - опять уставился на голого и принялся беззвучно шевелить губами.
- Да вы говорите, пожалуйста, громче, а то я вас не слышу.
Некоторое время "Клава" молча глядел на голого, то и дело стреляя взглядом куда-то вбок и странным образом ерзая губами: то вытянет вперед бантиком, точно чмокнуть кого собрался, то растянет в судорожной улыбке; псих какой-то; Колька с интересом наблюдал за ним; лица же голого Колька не видел, потому что голый повернулся к нему затылком.
- Ну и что? - хитро усмехаясь, сказал голый, - Ну а зато я не курю! А вы вот курите. А это, как известно, опасно для здоровья. На каждой ведь пачке напечатано. И, вдобавок, курите какую-то гадость. Не дышите на меня, пожалуйста! - попросил голый, а затем, немного помолчав, продолжил с полной невозмутимостью:
- Ну а может вы просто думаете, что я еду без билета? Вы глубоко ошибаетесь! Вот, пожалуйста. - и голый развернул перед "Клавой" ладонь, на которой лежал мятый автобусный билетик. "Клава" поглядел на голого страшным взглядом, а затем, произведя над собой дикое усилие (все лицо у него перекосилось) принялся занудливо бормотать себе под нос:
- Похабник; чего себе позволил; как это тебе не стыдно; хулиган какой, в милицию тебя; распустились - без твердой руки-то, железной метлой вас всех; вот в наше время; совести у тебя нет, хоть бы трусы надел, женщины ведь!
- Женщины, как писал великий Булгаков, совершенно здесь ни при чем, им это все равно; это только вам не все равно. Стоите тут - возмущаетесь. Нехорошо! Я же никого не трогаю! Да и это... как его… от коллектива отделяетесь: поглядите, никто же, кроме вас, не кипятится. А женщины - особенно! Я даже предполагаю, что им это очень даже нравится и они, несомненно, в полном восторге. Да вы сами поглядите.
"Клава" покорно огляделся. Восторга особого, конечно, заметно не было, но все же большинство пассажиров глядели на него с достаточно равнодушным видом (а некоторые даже с явной насмешкой) и никто не спешил кинуться ему на подмогу. Возразить, действительно, было нечего и тогда "Клава" снова завел свое тоскливое: "никакого порядка не стало; да в наши времена; куда все идет - я прямо не знаю". При этом он сдабривал свою речь некоторым количеством непечатных оборотов - стандартных, прямо-таки уставных, которыми вряд ли кого- нибудь можно обидеть.
- И твою - тоже! - с достоинством ответил ему голый. А затем, подражая монотонному бормотанию "Клавы", добавил:
- Вот вы говорите женщины, а сами выражаетесь. Нехорошо! Прямо совсем стыд потеряли!
Здесь Колька громко, несколько даже неестественно загоготал. Глядел он при этом нагло прямо в глаза "Клавы". В результате этой открытой измены в рядах одетых граждан "Клава" загримасничал с удвоенной силой, верхней губой аж до носа доставая, потом он заорал уже абсолютную чушь:
- А ты, щенок, чего там сидишь? А? - и, перегнувшись через голого, треснул Кольку по голове. Это было не очень больно - он ударил не кулаком, а пальцами, наверное, хотел отвесить пощечину, но промахнулся. Зато сам "Клава", отбив себе пальцы, взвизгнул и засунул в рот всю пятерню. Голый привстал немного и прошипел ледяным голосом:
- Глядите, дядя, обкакаетесь!
"Клава" мгновенно, не успев даже изобразить на своем лице недоумения от такой, казалось бы, несуразной фразы, начал пыжиться и извиваться низом туловища и, глядя в сторону, кусать себе губы.
- Вот так! - беспощадно сказал голый. - Руки надо мыть перед приемом пищи!
Бедный "Клава", неловко раскорячившись, заковылял к выходу. Одну ногу он все время отставлял в сторону. На весь автобус распространился общеизвестный неприятный запах. Некоторые пассажиры смущенно захихикали. А кто-то заржал во весь голос. На первой же остановке он вышел и о его дальнейших похождениях Кольке ничего не известно. Наверное, такси взял. Хотя разве же посадят его такого в такси.
...Колька восхищенно глядел на голого. Как он его проучил! Еще грабли распускает, порядки вздумал наводить, фискальная душа! Этот голый, наверное, гипнотизер. Ну конечно. А драчуну этому в таком случае еще повезло: другой бы внушил ему на месте голого какой-нибудь паралич или столбняк, вот и все.
Неожиданно голый обратился к Кольке:
-Вы бы не могли сказать, сколько сейчас времени? А то я часы сдал в ремонт. Колька спешно поглядел на свои часы и принялся заискивающе, ощущая зудящее лакейское сладострастие, разоряться:
- Десять часов девятнадцать минут, то есть двадцать одна минута: у меня часы отстали, я их уже почти месяц не подставлял, специально, чтобы поглядеть, на сколько отстанут, а они только на две минуты…
Голый сухо поблагодарил Кольку, совершенно, к сожалению, не заинтересовавшись необычайной точностью его часов; но Колька продолжал глядеть на него преданными глазами: может, еще чего захочет спросить. Голый это заметил и, видимо, решил доставить Кольке такое удовольствие.
- Это что у вас - теоретическая механика? - голый поглядел на учебник, который Колька продолжал держать в руках. Колька подтвердил, безуспешно пытаясь говорить внятно, не торопясь: да, теоретическая механика, сегодня он уже в третий раз едет сдавать, а когда они в первый раз сдавали, то вообще ни одного зачета не поставили, даже ихнему гению Петеньке, у которого ни одной четверки, а когда во второй раз...
- Ну да, конечно, - грустно усмехнувшись, перебил его голый, - Лютует! Хочу ставлю, не хочу не ставлю. До власти дорвался. Сам, небось, урезанный - и других тоже хочет урезать. А ведь насамодурствуется - и после все равно всем поставит. "Вот какой я добрый". Это как Достоевского казнили. Так что вы не поддавайтесь!
Сказав эти слова, голый встал и направился к выходу. Остановившись у дверей, он поглядел на Кольку и, как настоятельно подчеркивает он, премило улыбнулся ему на прощанье. Ну, сам-то Колька в ответ оскалился во всю ширь своей пасти - воробей влетит.
Двери окрылись; голый вышел. Колька вывернул себе всю шею, желая поглядеть, как голый пойдет по улице и какое впечатление это произведет на прохожих. Но автобус сразу поехал и Колька поэтому не смог ничего разглядеть.
А что насчет зачета - не будем, как говорится, смущать читателя. Кольку там матросили пять часов подряд. При такой жаре, да еще у окна, на солнышке. Но все и впрямь обошлось: и самому Кольке поставили зачет, и другим всем - вроде тоже. Там после Кольки оставалось еще человек пять.
Вернулся Колька домой с чувством необычайного аппетита и скушал одну за другой шесть штук яичниц с черным хлебом и с луком. Нарежет хлеб на сковородку ломтиками, выпустит яйцо, а как зажарится, настрижет туда зеленого лука - и скушает. Потом жарит следующую - ну и так далее. Живот его уже совершенно прошел. И настроение у него было такое безмятежное, как будто до первого экзамена оставалась не неделя, а, по крайней мере, целый год. А потом Колька два часа лежал в ванне и пил холодное пиво, выпил целых две бутылки. Лежит, а снизу рядом с ванной, стоит бутылка, вся запотевшая. И кружка, из которой он пил, тоже вся запотела. Прямо еле вылез из ванны, а после еще валялся на кушетке и смотрел по телевизору итальянское кино, а как кончилось, сразу и уснул незаметно.
На следующее утро Колька проснулся только в одиннадцать часов, когда я к нему пришел. Он сразу рассказал мне о вчерашнем случае. Сперва я решил, что Колька просто брешет. А если и не брешет, то, наверное, он там уснул в автобусе и ему приснился сон или у него была галлюцинация на почве жары или же душевного расстройства по поводу зачетов. Интересно, имеется ли на подобные случаи статья в Уголовном кодексе? Наверное, начальники, которые пишут законы, даже не предположили, что возможны такие правонарушения. Или решили, что не стоит издавать лишних законов: все равно ведь никто голым не ходит. А все же, наверное, есть такая статья. Не может того быть, чтобы не было. Как будто этот голый кого-нибудь побил или обокрал. Спокойно проехался и все, и никто не пострадал, за исключением, конечно, этого дурака "Клавы". Но уж ему-то совершено правильно досталось, в пределах необходимой обороны. Какой подлый субъект! На Кольке решил зло сорвать! Хотя просто страшно подумать, что бы с ним случилось, если бы он самого голого осмелился тронуть. Дебошир поганый!
А все же я почему-то чувствую: брешет Колька. Голый - и в автобусе. Еще как брешет.
апрель - май 1980 г.