N Zyrlin Golyj (The Naked Man)
moon phase main page texts photos links books main
texts
photos
links
books

По поводу майского снега
Необязательное По поводу майского снега Не ты виноват! Медленное лето Враг - это ты

Голый

Помните, наверное, какая жара была в прошлом году в мае? Особенно в конце - градусов тридцать; даже летом потом такой жары уже не было. Вообще-то Колька против жары ничего не имеет, напротив, жаркая погода ему очень нравится. В лесу, например, приятно выгуливаться. Обычно Колька гуляет один, а иногда берет с собой меня. Ходим и беседуем на разные умные темы. Очень здорово. Идешь по дорожке, сверху везде листья и зеленое солнце сквозь них. Птички всякие. Земля проминается под ногами после дождя. Людей по будним дням абсолютно никого. Очень полезно для нервов.

Но в то время Кольке пришлось сдавать зачеты, так что было не до прогулок. Не то чтобы времени не хватало - Колька, небось, не лошадь, - заниматься так, чтобы даже погулять было некогда на свежем воздухе. Да если бы Колька так занимался, он давно был бы академиком - ничуть не меньше. Просто настроение не то. Гуляешь, а в голове у тебя посторонние мысли о несданных еще зачетах. Никакого удовольствия. Тем более, что и зачеты тогда ставили без особого энтузиазма - со второго, а то и с третьего захода.

Как и обычно, скоро у Кольки возникло на нервной почве регулярно, каждую сессию, появляющиеся симптомы: пропал аппетит и кишечник разгулялся самым безбожным образом. Но - в течении недели Кольке как-то незаметно выставили почти все зачеты, даже английский. Остался только один зачет, самый страшный - теоретическая механика. Просто больно было смотреть, что делалось с Колькой! Накануне зачета он весь день совершенно ничего не ел (туалет, однако, посещал чуть ли не ежечасно), то лежал на кушетке, то топтался туда-сюда по квартире, натыкаясь на косяки и опрокидывая стулья. Учебников даже в руки не брал: всего все равно не выучишь. А кроме того, на зачете учебниками пользоваться можно, умеючи, разумеется. Так, чтобы не особенно нагло это афишировать.

К вечеру Колька даже ходить уже не мог - валялся на кушетке, глядел в потолок и потел липким потом. Спать он лег рано, но долго вертелся, а утром, часа в четыре, уже проснулся, размышляя о предстоящем зачете. У него даже пошла из носа кровь и он лежал на спине, зажимая нос пальцами и глотая кровь, стекающую в горло.

Часов в девять Колька, наконец, поднялся, взял самый вместительный портфель, поклал туда побольше разных учебников и справочников, выпил - даже без хлеба - огромную кружку кофе - и пошел.

До автобуса он еле допер на своих подкашивающихся ногах, плюхнулся, как мешок с дерьмом (Колькино собственное выражение) на сиденье в заднем конце автобуса и прислонился плечом к стене. Голова Колькина бессильно болталась и стукалась о стекло автобусного окна. Через несколько остановок в автобус вошел молодой человек лет двадцати пяти; абсолютно голый. Он вошел с передней площадки, вытащил из кожаного кошелька, висевшего на ремешке у него на груди, пятачок, опустил в кассу и оторвал билетик. Когда голый повернулся к кассе, Колька заметил, что его задница, место, которое у обычных голых, например в бане, белое - у этого голого покрыто загаром того же цвета, что и все его тело. Наверное, он так и загорал, совсем голым, подумал Колька. То есть, так он размышлял лишь впоследствии, а в тот момент Кольке было уже не до умозаключений, потому что голый, оторвав билетик, спокойно прошел через весь автобус, приблизился к Кольке и сел рядом с ним. (Возле Кольки было пустое место.) Кулька - ну а, в самом деле, что надо было делать Кольке? Сначала, конечно, несколько испугался, но после взял, как говорится, себя в руки, остался сидеть спокойно. Голый пока не обращал на Кольку внимания и, похоже, не собирался причинять ему ничего плохого. А действительно, что надо было делать Кольке? Встать и отойти нельзя: голый, сев рядом, отрезал Кольку от прохода. Полагалось сперва спросить его "Сейчас сходите?", а Колька и одетых-то не любит лишний раз беспокоить. Без спросу, что ли, вылезти? Не обезьяна же он - через пассажиров карабкаться. И завопить тоже как-то неудобно: бьют его, что ли, или грабят? Так что Колька продолжал сидеть как будто ничего не замечая, даже достал из портфеля учебник и принялся его листать. Но, конечно, украдкой поглядывает на голого. Совсем голый, даже без трусов. Спокойно, даже с некоторой скукой глядит мимо Кольки в окошко.

Интересно, что довольно долгое время никакого особого беспокойства среди пассажиров не было заметно. Пассажиры, также не зная, что в подобных случаях полагается делать, из деликатности или же из осторожности оставались наблюдателями.

Прошла, наверное, целая минута и только тогда одна из пассажирок, сидевшая через проход от Кольки, ранее глядевшая в окно и ничего не замечавшая, обернулась и, увидев почти рядом с собой голого, придушенно взвизгнула. Моментально, точно по команде, какой-то пассажир в другом конце автобуса вскочил и заторопился к голому. Подошел - стоит, пялится и облизывает губы. Голова даже у него дергается. Довольно пожилой лысеющий толстячок с узкими прямыми губами. Взгляд прокурорский. Штаны - как мешок на нем. Такая жара, а он в пиджаке. На дряблом кулаке, как заметил Колька, крупными бледными буквами выколото слово "Клава". Голый поглядел на пассажира, оберегаясь от его слишком близкого дыхания и спросил его со всей мыслимой вежливостью:

- А? Вы мне, я вижу, что-то хотите сказать?

Этот "Клава" (буду называть его "Клавой" - надо же его как-нибудь именовать) под взглядом голого сильно вздрогнул, а после вроде как даже собрался послать все это дело на фиг и сесть обратно на свое место. Даже уже повернулся, но потом пересилил себя - опять уставился на голого и принялся беззвучно шевелить губами.

- Да вы говорите, пожалуйста, громче, а то я вас не слышу.

Некоторое время "Клава" молча глядел на голого, то и дело стреляя взглядом куда-то вбок и странным образом ерзая губами: то вытянет вперед бантиком, точно чмокнуть кого собрался, то растянет в судорожной улыбке; псих какой-то; Колька с интересом наблюдал за ним; лица же голого Колька не видел, потому что голый повернулся к нему затылком.

- Ну и что? - хитро усмехаясь, сказал голый, - Ну а зато я не курю! А вы вот курите. А это, как известно, опасно для здоровья. На каждой ведь пачке напечатано. И, вдобавок, курите какую-то гадость. Не дышите на меня, пожалуйста! - попросил голый, а затем, немного помолчав, продолжил с полной невозмутимостью:

- Ну а может вы просто думаете, что я еду без билета? Вы глубоко ошибаетесь! Вот, пожалуйста. - и голый развернул перед "Клавой" ладонь, на которой лежал мятый автобусный билетик. "Клава" поглядел на голого страшным взглядом, а затем, произведя над собой дикое усилие (все лицо у него перекосилось) принялся занудливо бормотать себе под нос:

- Похабник; чего себе позволил; как это тебе не стыдно; хулиган какой, в милицию тебя; распустились - без твердой руки-то, железной метлой вас всех; вот в наше время; совести у тебя нет, хоть бы трусы надел, женщины ведь!

- Женщины, как писал великий Булгаков, совершенно здесь ни при чем, им это все равно; это только вам не все равно. Стоите тут - возмущаетесь. Нехорошо! Я же никого не трогаю! Да и это... как его… от коллектива отделяетесь: поглядите, никто же, кроме вас, не кипятится. А женщины - особенно! Я даже предполагаю, что им это очень даже нравится и они, несомненно, в полном восторге. Да вы сами поглядите.

"Клава" покорно огляделся. Восторга особого, конечно, заметно не было, но все же большинство пассажиров глядели на него с достаточно равнодушным видом (а некоторые даже с явной насмешкой) и никто не спешил кинуться ему на подмогу. Возразить, действительно, было нечего и тогда "Клава" снова завел свое тоскливое: "никакого порядка не стало; да в наши времена; куда все идет - я прямо не знаю". При этом он сдабривал свою речь некоторым количеством непечатных оборотов - стандартных, прямо-таки уставных, которыми вряд ли кого- нибудь можно обидеть.

- И твою - тоже! - с достоинством ответил ему голый. А затем, подражая монотонному бормотанию "Клавы", добавил:

- Вот вы говорите женщины, а сами выражаетесь. Нехорошо! Прямо совсем стыд потеряли!

Здесь Колька громко, несколько даже неестественно загоготал. Глядел он при этом нагло прямо в глаза "Клавы". В результате этой открытой измены в рядах одетых граждан "Клава" загримасничал с удвоенной силой, верхней губой аж до носа доставая, потом он заорал уже абсолютную чушь:

- А ты, щенок, чего там сидишь? А? - и, перегнувшись через голого, треснул Кольку по голове. Это было не очень больно - он ударил не кулаком, а пальцами, наверное, хотел отвесить пощечину, но промахнулся. Зато сам "Клава", отбив себе пальцы, взвизгнул и засунул в рот всю пятерню. Голый привстал немного и прошипел ледяным голосом:

- Глядите, дядя, обкакаетесь!

"Клава" мгновенно, не успев даже изобразить на своем лице недоумения от такой, казалось бы, несуразной фразы, начал пыжиться и извиваться низом туловища и, глядя в сторону, кусать себе губы.

- Вот так! - беспощадно сказал голый. - Руки надо мыть перед приемом пищи!

Бедный "Клава", неловко раскорячившись, заковылял к выходу. Одну ногу он все время отставлял в сторону. На весь автобус распространился общеизвестный неприятный запах. Некоторые пассажиры смущенно захихикали. А кто-то заржал во весь голос. На первой же остановке он вышел и о его дальнейших похождениях Кольке ничего не известно. Наверное, такси взял. Хотя разве же посадят его такого в такси.

...Колька восхищенно глядел на голого. Как он его проучил! Еще грабли распускает, порядки вздумал наводить, фискальная душа! Этот голый, наверное, гипнотизер. Ну конечно. А драчуну этому в таком случае еще повезло: другой бы внушил ему на месте голого какой-нибудь паралич или столбняк, вот и все.

Неожиданно голый обратился к Кольке:

-Вы бы не могли сказать, сколько сейчас времени? А то я часы сдал в ремонт. Колька спешно поглядел на свои часы и принялся заискивающе, ощущая зудящее лакейское сладострастие, разоряться:

- Десять часов девятнадцать минут, то есть двадцать одна минута: у меня часы отстали, я их уже почти месяц не подставлял, специально, чтобы поглядеть, на сколько отстанут, а они только на две минуты…

Голый сухо поблагодарил Кольку, совершенно, к сожалению, не заинтересовавшись необычайной точностью его часов; но Колька продолжал глядеть на него преданными глазами: может, еще чего захочет спросить. Голый это заметил и, видимо, решил доставить Кольке такое удовольствие.

- Это что у вас - теоретическая механика? - голый поглядел на учебник, который Колька продолжал держать в руках. Колька подтвердил, безуспешно пытаясь говорить внятно, не торопясь: да, теоретическая механика, сегодня он уже в третий раз едет сдавать, а когда они в первый раз сдавали, то вообще ни одного зачета не поставили, даже ихнему гению Петеньке, у которого ни одной четверки, а когда во второй раз...

- Ну да, конечно, - грустно усмехнувшись, перебил его голый, - Лютует! Хочу ставлю, не хочу не ставлю. До власти дорвался. Сам, небось, урезанный - и других тоже хочет урезать. А ведь насамодурствуется - и после все равно всем поставит. "Вот какой я добрый". Это как Достоевского казнили. Так что вы не поддавайтесь!

Сказав эти слова, голый встал и направился к выходу. Остановившись у дверей, он поглядел на Кольку и, как настоятельно подчеркивает он, премило улыбнулся ему на прощанье. Ну, сам-то Колька в ответ оскалился во всю ширь своей пасти - воробей влетит.

Двери окрылись; голый вышел. Колька вывернул себе всю шею, желая поглядеть, как голый пойдет по улице и какое впечатление это произведет на прохожих. Но автобус сразу поехал и Колька поэтому не смог ничего разглядеть.

А что насчет зачета - не будем, как говорится, смущать читателя. Кольку там матросили пять часов подряд. При такой жаре, да еще у окна, на солнышке. Но все и впрямь обошлось: и самому Кольке поставили зачет, и другим всем - вроде тоже. Там после Кольки оставалось еще человек пять.

Вернулся Колька домой с чувством необычайного аппетита и скушал одну за другой шесть штук яичниц с черным хлебом и с луком. Нарежет хлеб на сковородку ломтиками, выпустит яйцо, а как зажарится, настрижет туда зеленого лука - и скушает. Потом жарит следующую - ну и так далее. Живот его уже совершенно прошел. И настроение у него было такое безмятежное, как будто до первого экзамена оставалась не неделя, а, по крайней мере, целый год. А потом Колька два часа лежал в ванне и пил холодное пиво, выпил целых две бутылки. Лежит, а снизу рядом с ванной, стоит бутылка, вся запотевшая. И кружка, из которой он пил, тоже вся запотела. Прямо еле вылез из ванны, а после еще валялся на кушетке и смотрел по телевизору итальянское кино, а как кончилось, сразу и уснул незаметно.

На следующее утро Колька проснулся только в одиннадцать часов, когда я к нему пришел. Он сразу рассказал мне о вчерашнем случае. Сперва я решил, что Колька просто брешет. А если и не брешет, то, наверное, он там уснул в автобусе и ему приснился сон или у него была галлюцинация на почве жары или же душевного расстройства по поводу зачетов. Интересно, имеется ли на подобные случаи статья в Уголовном кодексе? Наверное, начальники, которые пишут законы, даже не предположили, что возможны такие правонарушения. Или решили, что не стоит издавать лишних законов: все равно ведь никто голым не ходит. А все же, наверное, есть такая статья. Не может того быть, чтобы не было. Как будто этот голый кого-нибудь побил или обокрал. Спокойно проехался и все, и никто не пострадал, за исключением, конечно, этого дурака "Клавы". Но уж ему-то совершено правильно досталось, в пределах необходимой обороны. Какой подлый субъект! На Кольке решил зло сорвать! Хотя просто страшно подумать, что бы с ним случилось, если бы он самого голого осмелился тронуть. Дебошир поганый!

А все же я почему-то чувствую: брешет Колька. Голый - и в автобусе. Еще как брешет.

апрель - май 1980 г.


This page - http://zyrlin.narod.ru/naked.htm;     main page - http://zyrlin.narod.ru
http://zyrlin.livejournal.com
Last updated on December 24, 2017